– Нет, не идет. Тогда будет Самуил Абрамович.
Как оказалось, он был доволен.
– В сорок семь лет можно вдруг оказаться и Самуилом Абрамовичем. Даже проработав почти всю жизнь в ТАССе, который, как известно, сейчас не существует. Даже похоронив жену и пожирая соседкину малину против гриппа.
Да, такую фразочку мог отпустить Циклер, больше я в этом не сомневался. Он заметил это мое облегчение и тоже хмыкнул.
– Ну ладно, так о чем мы будем говорить?
– Что готовила Веточка, то есть…
– Я понял, дальше, пожалуйста, не нужно. – Он задумался. – Девочка работала над чем-то, что, по ее словам, могло оказаться сенсацией. Работала и даже, как мне в какой-то момент показалось, стала что-то писать. У нее была довольно хорошая школа, если такой журналист начинает что-то писать, значит, он близок к цели. Я хочу сказать, к готовому материалу.
Я кивнул, это я понимал.
– Я узнал, она что-то там такое крутила со слесарем. Он потом оказался и выпивохой, и в какую-то банду попал…
– Я думаю, молодой человек, она его использовала. – Он внимательно посмотрел на бутылку, налил на самое донышко своего вермута и одним движением опрокинул стакан себе в рот, как водку. – Это не считается у журналистов дурным тоном. И по законам нашего очень непростого ремесла, это правильно. Мне не хотелось бы, чтобы вы ее осуждали.
– Я не осуждаю ее, если она и использовала его. Это вы как-то очень уж явно склонны считать, что она его использовала.
Он чуть подался вперед.
– Как вы думаете, я похож на наивного дурака? Нет, я скорее прожженный дурак, а это значит, что я думал над ее гибелью и над историей с каким-то там слесарем-громилой тоже. Потому что Веточка рассказывала мне о нем. Так вот, с тех пор у меня не было причины изменить свое мнение.
Классно, собака, излагал. Наверное, он все-таки был не простым фотографом, а претендовал некогда на что-то большее. Тем более что он, как признался мне, почти всю жизнь проработал в ТАССе, а еврей мог быть по законам того, предыдущего мира сотрудником этой организации, только если он совершенно явно превосходил своих коллег талантом и профессионализмом. Мне бы посмотреть его работы, но сейчас у меня болела вся грудь, и он был все-таки насторожен, я решил, как всегда в таких случаях бывает, что приеду посмотреть его работы в другой раз.
– Веточка была с вами откровенной?
– Иногда даже очень. Она понимала, что ей требовался совет. Кроме того, она росла без отца и не умела регулировать отношениями со взрослыми мужчинами… Но это была очень благодарная работа, она была талантлива. Только ее талант чуть портила излишняя целеустремленность, даже, пожалуй, жесткость. – Она была жесткой? У меня не сложилось такого мнения.
– Я опять понимаю. – Он покачал головой. – Вы не читали ее репортажи. Не статьи, где поработал редактор, а репортажи, которые обычно почти никто никогда не правит. Там это заметно – она не всегда видела людей, их горе или радость. Она работала от идеи и на идею.
Мы помолчали.
– Сейчас бы у нее были трудности с этим. Сейчас принята другая стилистика, большая раскованность и внешняя проникновенность. Впрочем, она была умной, научилась бы, когда поняла бы, в чем ее ошибка.
Все, что он говорил, было важно. Я вдруг ощутил за его словами живого человека, а не фотографию. Может быть, потому, что он легко мог представить себе Веточку, живую и живущую среди нас. Или он слишком долго практиковался в разговорах с родными тенями, умершими родственниками и знакомыми.
– После смерти Веточки ко мне приходила ее сестра.
– Аркадия? И приходила сама, на ногах?
– Да, так ее звали. И конечно, на ногах. На руках еще, молодой человек, даже в этой стране не ходят.
– На Аркадию был совершен наезд, ее парализовало, так что теперь она не вылезает из каталки.
Он налил себе еще вина, выпил.
– Извините, я не знал. – Он помолчал. – Я ей высказал то, что только что услышали вы. Хотите еще кофе?
Нужно было закругляться.
– Нет. Один вопрос. Аркадия сама не о чем конкретном, помимо Веточки, тогда не спрашивала?
– Спрашивала, конечно. О значении информации. И я ей сказал все, что думаю по этому поводу.
Я поднялся. За сегодняшний день я слышал это слово чаще, чем за весь предыдущий год.
– А у вас какое об Аркадии сложилось впечатление? О чем бы вы ее спросили?
– Понимаю, – он тоже поднялся, чтобы проводить меня до двери. – Мне показалось, она знала о смерти своей сестры такое, чего не знал даже я.
Я рассматривал синяк на груди, когда зазвонил телефон. Я вытащил антеннку и приготовился слушать. Это был Шеф. Голос у него был усталым до такой степени, что некоторые слова он произносил как пьяный. Да, как ни странно, на том конце провода тоже работали. И даже не работали, а вкалывали. Что вообще не очень-то вязалось со всей этой операцией, которая по всем формальным признакам ждала два года, могла подождать и еще. А тут такая спешка!
– Ты почему в больницу не обратился?
– Ну, я… – так как дальше я не знал, что сказать, я просто стал кашлять.
Шеф повторил свой вопрос.
– Я так и не понял, почему ты не заявился в больницу?
– А что бы я им сказал? Что меня боднул самосвал? Или я сцепился с Тунгусским метеоритом? Шеф, мне нужно поменьше светиться, такова моя легенда.
– Ты знаешь, куда нужно обращаться в экстренных случаях.
В самом деле, был у нас один адресок, по виду частная оперативная зубная помощь, да еще с нехорошим привкусом подпольного абортария. На самом деле там могли сделать все, чтобы клиента моего профиля практически в любом виде дотащить по крайней мере до операционной.