Застучали бамбуковые висюльки, и я прошел в глубь выгородки.
Боженогин – будущая журналистская знаменитость – сидел у низкого столика, на котором были разложены какие-то бумаги, сопел, а свои загорелые, но все-таки дряблые ноги, как ни странно, держал в ярком пластмассовом тазу, от которого поднимался пар.
Увидев меня, он отложил бумаги, сделал вид, что совершенно не боится, что я, например, для интереса вылью этот таз ему на голову, и пояснил:
– Простудился. Вот пытаюсь выздороветь на ногах.
– Ты не переутруждайся только, – посоветовал я ему довольно мирно. – Иначе начальство привыкнет, что ты безотказный, и придется тебе пахать до скончания жизни.
Он шмыгнул, попробовал улыбнуться, но тут же потянулся к пачке носовых салфеточек. Да, он определенно вызывал жалость.
– Других начальников все равно нет, пока это безопасно. У вас какое-то дело?
– Дело у меня непростое, – я устроился поудобнее в кресле напротив. – Костя, попробуй вспомнить, как уезжала Запашная? Не думаю, что это очень важно, так что можешь высказывать не только факты, но и соображения. Или даже сплетни.
Он улыбнулся, но в этой его гримасе проявилось что-то непристойное, как в обложке порнографического журнала.
– Тут нет ничего удивительного, вы же знаете. Она же всегда на него западала. Потому и не уходит в какое-нибудь более достойное местечко. А предложения были, я даже помню одно, гораздо мощнее, чем наши, – он огляделся, – фанерные катакомбы.
– Да, так мне и передали.
– Так и есть. – Он вдруг стал немного печальным. – Ее подводит то, что она очень… цельная девушка. Ложь, даже в собственных интересах, ей не свойственна.
Меня должна была насторожить эта его грусть, но я не придал ей особенного значения. Тем более что у моего собеседника все менялось чрезмерно быстро, и я не верил ему. Хотя, конечно, начинать опросы следовало с него, что я и делал.
– Значит, она могла уйти из Прилипалы в любой момент, но не уходила из-за Барчука. А он?
Он кивнул, но тут же был вынужден потянуться за салфеткой. Это в самом деле был великолепный способ отгораживаться от собеседника.
– У него более сложно. Он то вспыхивает, то остывает. Он очень дерганый и не очень верный.
Я покачал головой, это было мне знакомо.
– Но на этот раз он выволок ее из-за стола, предложил поездку в горы, и она согласилась?
– Она всегда соглашалась, они уже пару раз так уезжали, когда ему хотелось именно таким образом провести время.
– То есть это не было чем-то необычным ни для одной из сторон этого… гм, альянса?
Он снова растянул губы улыбкой из порнографического журнала.
– Если вы подразумеваете не слишком высокую нравственность такого времяпрепровождения, то совершенно правы.
– А когда здесь работала Веточка, они были соперницами?
– Конечно. Они же были две девицы в окружении парней и, безусловно, соперничали. Хотя… – он помялся, – внешне все выглядело вполне дружелюбно. До открытого выяснения отношений, конечно, не доходило.
Я вспомнил глаза Запашной, когда мы в ресторане говорили о Веточке, и почувствовал фальшь. Едва я начинал вникать в слова, которые произносил этот типчик, который уютно устроился передо мной с тазом горячей воды, у меня прямо закладывало уши. Хотя я не очень музыкален, мне начинало казаться, что мне вой бензопилы нагло пытаются выдать за пение скрипки.
Я разозлился снова, уже в который раз. Он это почувствовал. Я процедил:
– Послушай, Костя, все может быть гораздо сложнее, чем ты тут мне выписываешь. Они могли дружить – Веточка и Клава, одна из них могла отступить, потому что считалась с чувствами подруги…
Я поднялся, прошелся по кабинету. Нужно было, кажется, попробовать еще раз.
– Костя, мне не кажется, что ты говоришь дело. Попробуй еще раз. Помимо личных, тут были какие-то другие отношения? Например, служебные или формально-приятельские?
– У Барчука с Клавой?
– И у него с Клавой, и у него с Веточкой?
Он посмотрел на меня, как на придурка. Может, я и в самом деле спрашивал о чем-то, чего не бывает на свете? Например, о дружбе начальника и подчиненной? Или я неправильно задал вопрос?
– Подумай, не могла Веточка – или Клава – узнать о Барчуке что-то такое, что поставило бы его в неприятное положение. Например, перед владельцами вашей конторы, о которых тебе, как ты говорил, ничего неизвестно.
Он наконец-то понял.
– А, так вы хотите узнать, не шантажировала ли Клавдия чем-то… Нет. Она из той породы исполнительных девушек, что на работе переступят через труп в кабинете шефа и даже не подумают, что на этом можно выторговать себе какие-нибудь привилегии. – Он хмыкнул, его развеселила придуманная им аналогия. Он подумал еще немного. – Вот в чувствах всяких или в игре типа любит-не-любит она действительно разбиралась. Но тут Барчука невозможно шантажировать, он не женат.
– А Веточка?
– Она не стала бы шантажировать, а приготовила бы материал…
Мы оба замерли, пораженные его словами. Причем мне показалось, он сам здорово испугался своей догадки. Вернее, испугался того, что эта догадка попала ко мне.
– Нет, я хотел сказать… – начал было он, но я не дал ему договорить.
– Значит, материал мог быть?
Он развел руками так энергично, что вода в тазу слегка плеснулась.
– Но ведь материала нет.
– Откуда ты знаешь?
Он серьезно и почти жестко посмотрел мне в глаза.
– Если бы он был, он бы давно уже всплыл. Да я бы сам, если бы он был, дал ему ход. Пусть даже для этого пришлось бы…
Он умолк.
– Ну, договаривай, – подбодрил его я. – Пусть даже для этого пришлось бы утопить Барчука – это ты хотел сказать?