Высший пилотаж киллера - Страница 29

– Как это?

– Ну, не понятно, кто его ушел. По моей тогдашней гипотезе, он, кажется, не очень поладил с тем, кто дал на Прилипалу контрольную сумму денег, кто, по сути, купил ее.

– Так, и кто ее купил?

Стерх положил папочку на свой стол.

– Тут не написано. В данных только фигурирует шутка, что это, мол, золото партии. Но вспомни, это были такие деньки, что так говорили обо всем. Всюду, где пробивался хотя бы тощенький ручеек каких-нибудь субсидий, говорили, что это – деньги партии.

– Может быть, в самом деле, партия билась и за такие вот небольшие предприятия?

– Не думаю. Они обживали три основные промышленные сферы – нефтегаз, экспорт вооружений и коридоры власти, что в России доходнее всего. Как известно, они всюду победили.

– Но что-то и упустили?

– Банки, строительство, авиаперевозки, медицину и армию. Это у них в прогаре. Но все это подобрали крепкие мафиозные группировки, так что бесхозным ничто не осталось.

– А этот Запамолов, где он живет?

– Он купил себе небольшой дом в Пушкине.

– Адрес есть?

Он написал мне печатными буквами адрес. Кажется, это было все, что я мог у него сегодня почерпнуть. Я поднялся. Но в дверях остановился, обернулся и посмотрел на него, на его потухший взгляд, потухшую трубку.

– Послушай, Стерх, ты чего-нибудь о Москве не знаешь?

Он не ответил, только удивленно поднял брови и попытался сфокусировать на мне взгляд. Может быть, он зверски пил и был попросту с похмела. Но когда такие люди пьют, это тоже не бывает просто так.

– Я хочу спросить, есть что-то, что тебе неведомо? Посмотри вокруг, может, что-то придет на ум?

Тогда он понял, что я хочу его поддержать. Как умею, но от чистого сердца. Он улыбнулся.

– Я не знаю, на кого ты в действительности работаешь. А это сейчас – довольно важно.

Я кивнул, оделся, вышел, попрощавшись неуверенным жестом, а когда дошел до своей машины, понял – я и сам не очень знал, на кого работаю. Стерх, стервец, и в этом был прав до изумления.

Глава 21

Дом Запамолова мне указала старушка, которая продавала у станции сушеные грибы в связках. Но приезжих, желающих рискнуть здоровьем, было немного, кроме того, вообще после Чернобыля грибы стали выходить из употребления граждан средней полосы. Поэтому старушка была счастлива потолковать хотя бы и со мной.

Собаки не было, других знаков, что тут живет именно тот человек, который мне нужен, – тоже. Я просто отворил калиточку и вошел. Осмотрелся. Дом был явно вывезен из какой-нибудь деревни, скорее всего более северной, чем наше относительно теплое Пушкино, потому что у дерева появился жемчужно-серый налет на срезе. У нас он темнее и содержит больше копоти.

Стоял дом довольно сиротливо, к нему вела тропинка. Я оглянулся, большая часть домов поблизости даже на мой не очень опытный глаз смотрела на эту улочку темными окошками, должно быть, тут месяцами никто не жил. Место было довольно безлюдное и холодное. Безжизненное.

Дверь оказалась не запертой. Едва я ее отворил, на меня дохнуло отвратительным запахом застоявшегося сигаретного дыма и шумом работающего телевизора. Я прокричал, что ищу одного человека, кто-то ответил, я вошел.

И оказался именно перед ним, в этом я не сомневался. Он сидел в очень глубоком и низком кресле, поэтому я его не сразу заметил. Он лениво вытянул ноги и спустил руки с широких подлокотников, причем тяжелые кисти почти касались плохо обструганных досок пола. Он был или пьян, или пребывал в состоянии похмелья.

На правой руке была видна большая цветная татуировка – что-то вроде коммунистической звезды с лучами. Но она была обвита то ли змеями, то ли узкими вымпелами с раздвоенными хвостиками. Надписей на вымпелах я, конечно, разобрать уже не мог, но мне показалось, что они сделаны на иностранном языке – привидится же такая чушь.

Но вообще, это было странно. Наша интеллигенция, а Запамолов определенно принадлежал к этому кругу, не часто прибегала к такому способу идентификации, а он сделал татуировку, кажется, даже со вкусом, который в большой цене где-нибудь в лагерных бараках.

В свое время и я понял, что мне, если хочу, чтобы моя жизнь стала хоть немного легче, нужно сделать какую-нибудь из уголовных этикеток, хотя бы простенькую, на тыльной стороне запястья. Но я отказался, и это потом не раз спасало мне жизнь, когда я уже вышел из лагеря. Но чтобы так вот презирать условности… Нет, даже больше, быть настолько убежденным в том, что он может сделать все, что угодно, и не вывалится из своего социального круга, нужна была сила, и немалая. А может быть, он считал, что уже вывалился из своего круга, и не собирался обратно.

Он очень плохо сидел. Так сидят наркоманы, причем из конченых, которым уже ничто не поможет, только новая порция «дурева», когда последняя приемка еще гудит в венах, но она подходит к концу, а взять новую неоткуда. Жаль, он был в плотной куртке с вязаными рукавами, а мне хотелось взглянуть на его локти и оборотную сторону предплечий.

Телевизор разрывался, это тоже плохой признак, он указывал, что у парня не в порядке слух. Впрочем, когда он догадался и сделал чуть потише, я тут же расслышал из задних комнат женские причитания или ругань. Он слабо усмехнулся.

– Мамаша разоряется.

Я ухмыльнулся.

– Может, у нее есть причина?

Он чуть раздраженно повел плечами.

– Какие у них причины, у всех – одно и то же. Деньги кончились, а до следующей получки – три недели.

– Немало, – деланно вздохнул я. – А где вы сейчас?

Он поднял на меня заплывшие глаза, в которых читалось столько же интереса к жизни, сколько бывает в двух раскрошенных следах от мелкашечных выстрелов в неровно оштукатуренную стену.